Это полубыль-полулегенда, которая исходит от моего дедушки Мефодия Степановича, маминого папы. Он как-то сказал, что граф Максимович, мирно покоящийся на территории Екатерининского собора, наш предок. Хотя дедушкины слова – это единственное, что мы имеем, я думаю, это правда. По крайней мере, я единственный из родственников, кто в это наивно верит. Ведь девичья фамилия дедушкиной бабки была Максимович. Логично.

Кроме того, в юности я читал роман Пикуля «Фаворит», посвященный Потемкину, и там про моего прапрапрадеда есть целый абзац, чему я бесконечно рад. Написано, что он погиб при осаде Очакова. Отряд Максимовича не то, что расслабился, они, видимо, караул забыли выставить и ночью турки сделали вылазку и вырезали всех. На следующий день Потемкин проснулся, глянул в подзорную трубу, увидел голову своего друга Максимовича на колу стены Очакова, рассердился (понятное дело) и сказал, что нужно брать Очаков сегодня. И в тот же день Очаков взяли. Дата взятия Очакова и дата смерти моего прапрадеда совпадают. Больше об этом ничего не знаю совершенно. Все остальное унес с собой Мефодий Степанович. 

Мама у меня не поет, не танцует. Папа у меня не поет, не танцует. Немножко у меня пела бабушка,  (вероятно и танцевала она тоже немножко). Обычно это были три-четыре песни, которые она любила и постоянно пела, на русском и на украинском. Когда она уже была совсем старенькой, я попытался раскрутить ее на пение, и записал это на аудиокассету. То, что бабушка читала и пела, частично есть в песне «Шевченко, 19». Я взял архивные записи, оцифровал их, и в инструментальном куске песни вставил бабушкин голос.

 

Пропадает страх после первых слов...

Я начал рифмовать в детстве. А стихи уже в медучилище я начал пописывать. Я много читал и много чего знал наизусть, и стихи, и прозу. Скорее страсть к чтению во мне и потенцировала страсть к написанию. Прозаическими штуками я никогда не увлекался, дневников не вёл. Было желание, но кроме желания ничего. А вот короткая форма, форма стихотворения, форма песни – меня это привлекало весьма. Потому что эта форма концентрированная, максимально сгущенная… здесь ВСЁ! И не надо сильно растекаться мыслью.

Як не з'їм то понадкушую – в самом начале это правильная концепция. 

Я считаю, что поначалу нужно пробовать все. Чем больше охват, тем легче возможность выбора. «Як не з’їм…» – в начале пути это правильная концепция. А потом, когда все сужается, ты понимаешь, к чему у тебя точно душа лежит. 

О Херсоне и культуре...

Херсон для меня – это все. Херсон удивителен тем, что здесь каждый первый – гопник и каждый второй – поэт. Это является абсолютной правдой, потому что такого средоточия гопников и талантов в одном отдельно взятом городе я не встречал. Хотя быть гопником тоже талант нужен. Вот мой прекрасный задушевный друг и земляк, великий русский поэт Саша Кабанов. Я очень люблю и его творчество и все, что нас связывает с Херсоном, как земляков. Мы с Кабановым периодически залипаем на херсонской теме: кушири, затоны, Забалка, Военка… Мы все это любим пообсуждать – где красноперка клюет, а где таранька. 

 Херсон удивителен тем, что здесь каждый первый – гопник и каждый второй – поэт. 

Еще это космический город в плане наследия. Здесь родился футуризм – Бурлюки, Крученых, приезжавший сюда Маяковский. И видимо какой-то толчок был оттуда, ведь когда я познакомился с херсонской неформальной тусовкой, я прозрел от ее многообразия. Тогда я опять «выловил» спустя многие годы своего одноклассника Женю Яненко, который уже был известным поэтом. Я тогда был на третьем курсе мединститута, кажется. И мы начали общаться и дружить, тогда «Ундервуд» только зарождался. 

ПОЭТЫ И МУЗЫКАНТЫ

«Левый Страус» был постарше нас. Я помню, что Максим приезжал ко мне в гости и мы пересекались с Ежом, с Гориным, Сократом-Яненко и с  Мамоном, и, конечно, движухи у нас были восхитительные. А потом, когда уже появился «Ундервуд» в понятном составе, мы приезжали играть на Ушакова в «голубую гостиную» Литмузея. После концерта мы всей счастливой компанией спускались с вином и девушками к набережной Днепра, к "Интуристу".

На сцене "Левый Страус"

Еще были прекрасные ребята, которые прозу писали. Дима Фюрер (Локтионов), хорошие у него прозаические куски были, я помню это меня вдохновляло. И вообще люди, которые крутились вокруг Левого Страуса и вокруг ChiliБомберса – они все были какие-то уникальные.

И девушки в тусовке наполненные внутренним светом, приднепровской красотой, отличным чувством юмора и тонким неснобическим умом - Катя Клименко, Маша Тхоровская, Катя Билетина, первая херсонская модель Влада Щёчка и, конечно же, Алла Юрьевна Ермоленко.

– Автомат, автомат, не стреляй братишке в зад...

Саня Ефремов, по прозвищу Скот, который эмигрировал в Америку. Когда я услышал в его исполнении песню «Не был пидаром на зоне… автомат, автомат, не стреляй братишке в зад», у меня просто откровение было какое-то, я так по-моему не смеялся никогда в жизни. Он её пел тембром Луи Армстронга, улыбаясь во все тридцать два зуба. Я это взял на вооружение и сейчас, очень редко, конечно, но хулиганю, когда друзья просят спеть песню «Автомат, автомат…». 

ХУДОЖНИКИ

Художники, которых я знаю – Машницкий, Волязловский, Билетина… Конечно, они разные. Впервые работы Волязловского я увидел довольно поздно, на обложке альбома ChiliБомберс «Нунчака Нориса Чака». А однажды я пришел к Машницкому и у него там стена была разрисована рисунками Волязловского. Меня это очень прикололо. Это такой Лесь Подеревянский, только в живописи. Я позже познакомился со Стасом и жутко рад, что мы с ним общаемся. 

А Катя Билетина меня рисовала в 24 моих огненных года, до сих пор этот набросок лежит дома у родителей. 

– Волязловский – это такой Лесь Подеревянський, только в живописи. 

КИНО и ВИДЕОАРТ

Кинорежиссура в моей жизни это отдельная повесть. Я всю юность мечтал снимать кино, выписывал журнал "Искусство кино" и даже имел попытку поступления во ВГИК. Помню светлые времена 88-91 годы, я тогда ещё посещал медучилище и ходил в киноклуб к Вере Ивановне Билетиной. 

– Я много чего посмотрел, потому что у Веры Ивановны много чего было.

И когда я познакомился с Афанасьевыми – Максом и Леной, и посмотрел их работы, я, безусловно, был впечатлен той эстетической нагрузкой, которую они предъявляют зрителю. У них очень необычный киноязык. Я помню какую-то сумасшедшую вещь про людей-деревьев… Макс и Лена популяризируют и своё кино и Херсон везде и всюду. Это здорово.

А ты лети к своему Лукоморью...

Я не хочу наговаривать на свой родной город, который я люблю. И кроме любви и благодарности не могу ничего другого испытывать. Но я просто смотрю, как всё… хиреет, к сожалению. Видно, что городом особо и не занимаются. Я пришел в Гидропарк… Сама вода в Гидропарке, вот эта отмель, она же прекрасна, но ближайшая урна стоит в трехстах метрах от пляжа. Как это так? Я сегодня 300 метров прошел, чтобы выбросить упаковку от мороженого. Я понимаю херсонцев, которым лень идти 300 метров. Они там бычки бросают и пивные банки. Это очень некрасиво.  Мусорная логистика в городе плохая. 

Херсон – для творческого стартапа город хороший, в нем много ласки.

Мне сказали, что демографическая статистика тоже не фонтан. Было 350 тысяч, стало 210. Хотя стремление из провинции к центру логичная штука.

Конечно происходит происходит отток молодняка, они все уезжают в Киев, Харьков… Я вот в Москву уехал 16 лет назад. Херсон, наверное, он такой.  Для творческого стартапа город хороший, в нем много ласки. И он город изнеженный. Я думаю, что взрослую жизнь можно проводить и в другом месте, но родиться и вырасти, а потом спустя много десятилетий встретить свою старость и достойно её проводить – это можно сделать на берегу Днепра в городе Херсоне. 

Я в каменном веке топором себе сделал карьеру...

Ну, Волязловский сделал? Вот вам живой пример. Стас выставляется в Киеве, в Москве, Европе и Америке. Другое дело – то, чем он занимается, это особенный вид искусства. Но он может жить в Херсоне, а выставляться в Нью-Йорке. Это даже придаёт некий шарм его личности и его работам. Если бы он жил в Киеве, то это было бы вполне понятно, но Херсон, он наносит на Стаса какие-то новые оттенки. Он уже такой провинциальный гений, основатель шансон-арта. Где-то опять всплывают тени братьев Бурлюков и все такое прочее… Это, конечно, исключение из правил, но все-таки это возможно.

 Stas Volyazlovsky
Intimate mirror of Adolf Hitler, 2007

Тайна есть только там, где тайны нет никакой...

Мне моя провинциальность вначале скорее  мешала, чем помогала. Провинциальный человек наивен и искренен. У него почти нет тайн перед другими людьми. Эта наивность и искренность озадачивает некоторых жителей столицы. Но для творчества это очень даже неплохо.

Херсонская элегия.

Неторопливый город на реке,
Где и река не очень тороплива,
Покоится в наркозе после пива
С наколотой русалкой на руке.
Как генерал, поверженный в жару,
Сдав поле боя комариной лапке,
Обритый в нолик и обутый в тапки,
Лежит под небом город-сухофрукт.
И плещутся в гербе два якоря –
Два пескаря в ведра глубокой глотке.
Пока не жарко, зарифмуй мне водки,
Чтоб знал, что пескарей ловил не зря.
Пойди, сорви мне рифму на баштан,
Пусть вор не спит арбузными ночами,
И падающий замертво каштан
Облает моська в адовой печали.
И стрекоза, летая над ставком,
Две зенки – кубистические фрески –
Скосит на нас. И лещ натянет леску,
Узнав о близкой связи с рыбаком.