Проект натолкнул ретроспективно на релевантный месседж 8-й триеннале transeuropa (2015, Германия) – фестиваля театрального и перформативного искусства. Его тема - «(Wie) wollen wir in Zukunft arbeiten?» («(Как) мы хотим работать в будущем?»). То есть, «Какую роль искусство может играть для труда в будущем?», «Каковы пожелания и идеи молодых художников для их будущего?», «Как мы можем организоваться и вообще, кто это «мы»? Своего рода «фьючерсный» диспут о нормах и условиях труда творческой единицы. Эти вопросы с показом фильмов и лекциями от известных европейских экспертов и художников, обсуждались на трансдисциплинарном конгрессе. Согласно манифесту, фест поставил себе целью потрясти основы зажиревшего и попирающего собственные демократические ценности Европейского Союза. Участники пытались разобраться с понятием «европейской идентичности», подвергнуть критике «внутренний европейский национализм», «дестабилизировать европейскую «крепость», плодящую маргиналов»… По-левацки покусать сытое европейское сообщество за толстые бока – чтобы все услышали голоса тех, кого это сообщество оставляет за бортом своих милостей. В каком-то смысле, наша арт-реальность в ее экономическом аспекте, также плодит маргиналов, малоуспешно балансирующих в зыбких песках прекарности – о чем куратор выставки Алиса Ложкина размышляла в статье Бессмысленный полип на теле общества, в частности, поминая судьбу Уты Кильтер:
«Человек работал всю жизнь на энтузиазме, потому что журналистика такого рода не является суперприбыльной формой жизнедеятельности. А в результате оказался одиноким аутсайдером, без особых средств к существованию, социальных гарантий и даже без символического капитала – всех этих маленьких, но все же приятных радостей в виде признания коллег, участия в проектах и т.д.»
Наша команда (Юлия Манукян, Максим Афанасьев, Николай Гоманюк) предложила тогда концепцию «Работа зрителем» - который есть такой же объект всех этих спекуляций и также должен быть готов адекватно реагировать на вызовы наступающего будущего. И поиск ответов на «базовые онтологические вопросы» для него, соответственно, не менее актуален.
Зритель, неосторожно зашедший на выставку современного искусства, вряд ли отдохнет среди прекрасного. Это Джоконда и ей подобные «конвенциональные» шедевры располагают к релаксации. А разобраться с концепциями, вступить в интерактив (где к этому автор приглашает), вдумчиво просмотреть видеоарт – галерный труд.
Все эти досужие рассуждения на тему «исчезновения зрителя» (Фуко) – игрушки разума, ибо вот он, живой человек, зачем-то напрягающий все, что в нем есть тяготеющего не к базовым потребностям, натурально валящийся с ног после пары-тройки часов «дефиле»… Кто скажет, что это бездельник, пресыщенный консумер?
Сразу после выставки попала на ОМКФ. И там фильм-иллюстрация – Квадрат Рубена Эстлунда, о буднях contemporary art куратора, работающего в X-Royal Museum, бывшем королевском дворце в Стокгольме.
На входе – табличка с двумя стрелками: направо – экспозиция совриска, налево – осмотр дворцовых покоев. Группа туристов в секундном замешательстве – куда податься. Девочка-смотритель привстает и делает приглашающий жест в сторону выставки… И портит магический момент выбора. Туристы дружно устремляются смотреть дворец. Девочка привычно сникает.
Там еще много остроумных кадров на тему неинтереса к «зарозумілим» инсталляциям, навороченных концептов, которые даже куратор не в состоянии объяснить, заманивания публики с помощью роскошных фуршетов, окучивания доноров, попытки привлечь внимание к грядущей выставке за счет скандального вирусного видео… Прекрасный момент - наконец эту гнетущую пустоту оживляет одинокий посетитель… 
Но грубый окрик «Фотографировать запрещено!» спугнул и этого смельчака. Это я к тому, что желающих ментально и эмоционально потрудиться в таких пространствах – кот наплакал. Надо такого посетителя беречь и даже платить ему гонорар – за гражданское мужество.
Еще Гоген говорил, что история современного искусства – это история потери аудитории.
Зритель, дистанцирующийся от арта через утыкание в гаджет (я тут присел мессагу настрочить) – тоже работает. Его сопротивление – энергозатратное дело.
Попадая на территорию арта, он уже втянут во взаимодействие и с выставочным спейсом, и с его контентом – «и зритель, и объекты полностью интегрированы в единую перцепционную область» (Arnold Berleant, Does Art Have a Spectator?).
Расслабленная проходка среди плодов чужого труда – утопия. Тот же автор резюмирует:
«Это - тяжелый урок для «традиционалистского» глаза, но настоящее искусство никогда не было удобным».
Тяжелый – ключевое слово. С нами ходила пара – молодой человек очевидно продвинут и комментирует каждую работу для своей спутницы в «лабутенах», очевидно утомленной «вот этим вот всем» и увядающей с каждой валящейся ей на голову порцией информации. Он решил развлечь ее фотосетом, но и здесь эпик фейл – деве было непонятно, как можно сэлфиться на фоне «вот этого всего».
Идея сымитировать «работу зрителем» родилась сразу же после осмотра первой работы. Сергей Дяченко, резидент СОУСа, честно отпахал 3 часа. В отличие от местных ценителей, вечности у него впереди не было. Обойти всю выставку, интерактивно включиться в осмысление некоторых проектов и хотя бы отфотографировать те, которые блицем не возьмешь, – такова была задача-максимум.
Мы представляем те работы, где катарсис был особенно ярок. Это не столько профессиональная оценка, сколько субъективный эмоциональный фидбек, в том числе, и как манифестация крепко въевшихся в рефлексии культурных кодов.
К примеру, лотки и стенды с Андреевского спуска в проекте «Хребет» Дарьи Кольцовой и их китчевое наполнение в ретроспективе спровоцировали мини-перформанс, посвященный популярному торговому мему «белорусский трикотаж». В ход пошли новые трусики, обнаружившиеся в моей сумке. Хотя как архитектора и художника, его, конечно же, привлекла и сама конструкция, уже ничего общего с китчем не имеющая – как метаконтекст и футуристичный архитектурный объект.
Напряженная поза «террориста» (Le danse macabre de terrorisme, Марцин Бердишак) породила антитезу – медитативное чтение концепции, столь, к слову, туманной, что чтение, действительно, убаюкивает.
Эти двое ведут неслышный диалог – «макабрический» хореограф предлагает наблюдателю стать центральной частью топоса «Танца смерти». Наблюдатель дает понять, что предпочитает остаться на периферии, вне этого смертельного кружения.
Композиция получилась равновесная – кто кого пересидит в засаде навязанных автором инсталляции интенций.
Формат неприятия статусной суеты, заданный работой Павла Маркмана «За окном», Сергей поддержал валянием на полу – в характерной позе утомленных экзистансом маргиналов. Причем сами полотна – вполне карнавального вида и эмоцию отвращения, выписанную в концепции, не вызывают. Разве что к «капиталистической логике» трудовых соглашений.
Зрительский «партизанинг» случился в зоне проекта Игоря Гусева «Когда-нибудь в будущем цветы на холодильнике будут считаться искусством». Авторский текст - сплошной императив: «подкравшись к холодильнику…»
Понравилось разделение автором гипотетического акционизма на два вектора:
1) от внутреннего к внутреннему – содержимое холодильника (две бутылки джина), потребленное «акционистом», отправляет его в трип с многовариантным исходом, далеким, кстати, от благополучного;
2) от внешнего к внешнему – предлагается установить с холодильником зрительный контакт, разглядывая магнитики, цветы, ваш вариант…
Естественно, после прочтения концепции Сергей крадется к холодильникам и начинает исследовать на предмет внутреннего содержания, да и вообще резвиться… К нему бегут юные смотрители и вежливо просят прекратить. Сергей на голубом глазу убеждает их, что интерактив предусмотрен и желателен – согласно воле автора. Тем более, что все это делается для будущей публикации. Смотрители почти поддаются гипнозу, но, рабы инструкции, все же настаивают на нетактильном погружении. Ок. Бредем дальше.
Инсталляция в виде огромного пузыря вызвала желание произвести этот «выхлоп» не черепом (очень уж мозг напоминает), а задним проходом – что в контексте пелевинских анальных вау-импульсов вполне логично, но уже затаскано.
Но таков этот зритель - постмодернистски испорчен, на свежее прочтение мало способен. Безымянная в нашей презентации работа – на его совести, увлекшегося позами, и не потрудившегося узнать, а кого, он, собственно, отрабатывает…
Возвеличивает ли труд? Когда-то я думала – несомненно. Но теперь я знаю точно – он однозначно изнуряет. И проект Ульяны Быченковой «Где ты берешь деньги и что ты делаешь целыми днями» мне близок рефреном «Мне нужны деньги», в контексте маловнятных критериев оценивания труда художника и нежелания упахиваться до смерти.
Художник ест, гуляет, спит… и все равно трудится Особенно, когда спит – Кокто вешал табличку «Тише, поэт работает», когда укладывался в кровать. Для «мытця» сон – не небытие, а среда обитания.
Ну, в этом направлении можно умножать и умножать сущности… Видео сопровождается длиннющей распечаткой фб-комментов по поводу ее картины. Сергей присоседился к паре, внимательно изучающей тексты, причем девушка азартно зачитывала особо вкусные места, ее спутник только вздрагивал.
Сам Сергей, впрочем, к километровым рассуждениям, где искусство, а где г…но на палочке, остался холоден – он намотал реальные мили всей этой мутотени за годы долгой связи с миром арта и давно бросил судить совриск с позиции «да мои дети лучше рисуют!». Я бы распечатала еще более длинный скрипт – до самого входа в Арсенал – такие разговоры уходят за горизонт «арт-критических» холиваров и несть им числа.
«Service I, II” Алины Копицы поверг Сергея в смятение: секс-индустрия - это всегда скользкая тема для мужчин. Как гуманист и feminist-oriented, он – на стороне эксплуатируемых и плохо социально защищенных секс-работников. Как живой человек с некоторым количеством имманентных ему пороков, он жадно всматривается в картинки не менее живого содержания. 
Текстиль только усугубляет двусмысленность этих игрищ в гендерно-порно-феминистском поле. Неожиданно Сергей требует трусы, сыгравшие свою роль в интерактиве с «Хребтом», и надевает их на себя.
Кружево к кружеву. Ashes to ashes. Funk to funky. Это не пошлый эпатаж, а высочайший уровень эмпатии. Сопереживание сюжетам и созвучие их оформлению (истории вышиты на белье секс-работников, рамки картинок сделаны из бельевого гипюра). Само-интеграция в «тело» чужих «постельных» историй. Экстраполяция чужой уязвимости на собственную гендерную хрупкость.
«Hommage a Marcel Proust» Томаша Доманского Сергея возбудил необычайно – и идеей ресайклинга, и мощным визуальным эффектом (цвет + фактура + объем). И очевидной аллюзией на пруствоский эпос «В поисках утраченного времени». Ну, и как потребителя чая в неумеренных количествах: «То, что это чайные пакеты, я не сразу и понял. Живопись хороша, колористика прекрасна. Как бы и роль художника невелика, есть впечатление соучастия самого чая. Ну вот так чай затек на скатерть. В чем тут секрет привлекательности? Непонятно. Наверное, в том же, в чем и горящего костра. Смотришь и хорошо. И спокойно становится. Тут бы и чая я выпил».
Пруст бы одобрил:
«Необходимо, чтоб трава росла, чтоб дети умирали. Я говорю, что это жестокий закон искусства: люди умирают и мы сами умрем, исчерпав страдания, чтобы пробилась трава – не забвения, но вечной жизни, густая трава плодотворных произведений, на которой грядущие поколения, не беспокоясь о тех, кто спит внизу, раскинут свой веселый «завтрак на траве».
«Цыпочки» Юлии Цурило вызвали немедленную ассоциацию с декапитацией – усекновением шовинистических и сексистских голов. В абсолютной привязке к феминистическому дискурсу проекта. Кладя голову на плаху в виде «домашней курицы», с «кавером» образа польской художницы, Сергей снова испытал двоякие ощущения: «С одной стороны, умереть на «цыпочке» - мечта многих. С другой, как-то не солидно. Эта не та смерть на миру, которая красна. Тем более, за сомнительное право и дальше культивировать «патриархальное» гендерное превосходство. Провокационная работа, если вдуматься».
Рубероидная инсталляция «Random Reality» Романа Михайлова (я фанат) по-прежнему вызывает одно желание – погружаться в этот уникальный ландшафт, рандомно же бродя промеж тяжелых фактурных полотен. Причем рисунки на них – для меня опциональная вещь, несколько даже лишняя, отвлекающая, попсовая, в конце концов. Сергей же «скелетиков» одобрил – питает слабость к человеческим костям. Археолог…
Мы знали, что где-то там, в арсенальных недрах, нас ждет баннер Семена Храмцова. И все равно оторопели, когда он бросился на нас всем своим сумасшедшим масштабом и безумным контентом. Пали, обессиленные, под. Готовые быть захлестнутыми этим цунами. Работа - продолжение серии «неопоп-артовских» баннеров, созданных в рамках исследования графической среды и визуального шума «провинциального рекламного поля, а также critical design – как метода, провоцирующего критический взгляд на разнообразные социо-культурные явления, антиутопического и свободного от вязких объятий капитала.
Само собой, это еще и гомерический оммаж консьюмеризму: «Тут и слои свои. К примеру, ассоциация: «Купуй дерьмо!», но, вроде и не дерьмо - все новое, красивое, полезное, дорогое. На наш рынок похоже, это я в виде таракана в нем вынюхиваю вкусное. Развернутый каталог наших необузданных вещных желаний. Барахолка мечт. Безысходность от невозможности владеть всем. Мы уже давно барахтаемся в этих гиблых глубинах. Возможно, это единственный «океан», который мы заслуживаем».
Еще о слоях, пластах, симбиозах. Мертвом, питающем живое. «Академия, пораженная паразитами разных форм и бактериями» Дианы Лелонек.
Плесень на «плесени» - любовно выращенная автором на шедеврах классики.
«Где-то это уже я встречал. Футуристы крыли академистов 100 лет назад в том же духе. Но здесь плесень реальная, какую довелось увидеть в фондохранилище музея. Плесень здесь соавтор. Тут и живопись, и объем, и запах, и work-in-progress. Вдыхает жизнь в мертвечину академизма - слоями органики и смыслов. *Стратиграфия искусства».
*Стратиграфия - порядок чередования напластований культурного слоя по отношению друг к другу, а также к подстилающим и перекрывающим его горным породам и отложениям.
Выставка, на самом деле, грандиозна – именно благодаря этим «напластованиям». Было еще немало интересных работ – многослойный проект Андрея Боярова «Copy/Past. (Не) достоверная копия», мультисюжетное граффити APL 315, «Бригада» Виктора Покиданца, грандиозная постановка «Завод «ТИТАН» Игоря Гайдая, ироничная инсталляция «Молоток в янтаре» Алексея Яловеги, «краеведческий поход» Вовы Воротнева, конгломерат «гибких пуль» в «Годовом отчете» Евгения Чернышева…. Фидбек может быть бесконечным. А зрительский труд в данном случае – благодарным. Зрителю повезло. Но вознаграждение в денежном эквиваленте лишним не будет никогда – прокладываешь ли ты путь к своим «шедеврам» через нагромождения фуфла, или катарсис случается с тобой на каждом шагу.
Для нас, к слову, работы украинских художников оказались на порядок интереснее польских. Хотя комиксы Bolesław Chromry – это чрезвычайно остроумно.
Жизнеутверждающий эпизод 26 «Энджей»:
Энджей лежит в ванне и переживает, думая о первом рабочем дне. Он еще не знает, что его переживания напрасны, потому что у него вытекает газ из плиты и через два дня его похоронят.
Какой ясный посыл! Никто не знает своей судьбы, нечего и париться.
ПС. Дискуссии на тему art as labor – горячая тема последних лет. Рекомендую статью Rethinking Work: art as labor.
«Левые» неолибералы призывают художников творить ради социальной справедливости и против цензуры. Правые «неолибералы» уверены, что такая борьба – не функция арта. При этом и те, и другие хотят контролировать «художественное производство, нисколько не озабочиваясь вопросом материальной компенсации труда художника – и в этом все они неолибералы до мозга костей.
То, что мы могли бы назвать “стимулом креативности”, - вне сферы создания рабочих мест и даже экономического развития. Культура – не просто дебаты консерваторов на эту тему. Искусства - не просто повод либералам наряжаться по выходным. Креативность может быть сильной формой организации сообществ. Экономический кризис дает нам шанс заново продумать роль креативности в создании яркой экономики и гражданского общества.
ППС. Из личных пристрастий - работа "Paperwork" (Бюрократическое барроко) Светланы Бедаревой подарила мне образ вечного критика: столетия пролетают мимо, а он все "критикует". До потери "плотского". Тоже адский труд. Тоже в нестабильном формате прекарности. 
