Почему ты выбрал именно «Долбоёбов» для фестиваля «Лютый/Февраль»?

Потому что это новый текст, все предыдущие уже были представлены. Пьеса была специально написана для Черкасского областного театра в летней лаборатории 2013 года. Пришел туда новый, небезызвестный художественный руководитель – режиссер Сергей Проскурня и, как человек, близкий к движению Украинской Новой Драмы, предложил киевскому центру «ТЕКСТ» (руководители – Андрей Май, Наталья Ворожбит и Марыся Никитюк), создать эту лабораторию на базе театра и пригласить 7 драматургов и 7 режиссеров из разных городов Украины на 5 дней в Черкассы для обсуждения идей написания, постановки и игры. Нам организовали там общую встречу – драматурги, актерская труппа, режиссеры и многие другие работники театра. Это, наверное, больше нигде пока не практиковалось в Украине.

Работает такая «цепочка»? Общие обсуждения влияют на решение режиссера, в конечном счете?

Не знаю, как насчет режиссера, но поначалу сильно в штыки восприняли наши идеи, дескать, вся эта наша новая драма – сплошная чернуха и матюки. Замысел «Долбоебов» у меня был еще весной прошлого года, а шесть остальных драматургов почерпнули идеи для своих пьес прямо на месте, в Черкассах. Потом мы вернулись домой, дописывать свои работы. Кто-то написал больше, кто-то меньше, а кто-то вообще ничего не сделал. Ну, а во время «Недели актуальной пьесы», в один из дней, был выезд в Черкассы и читка в областном театре вместе с актерами, которые рассказали истории, ставшие сюжетом некоторых пьес. Одна пьеса обещает стать репертуарной, её уже даже репетируют.

Как тебе работается в спайке с режиссером? Бывают разногласия?

В Британии,например, драматург – царь. На афишах, в первую очередь, пишется фамилия драматурга, режиссера могут даже не указывать, потому что он всего лишь «обслуживает» пьесу. У нас – наоборот. Конечно, обсуждение состоится, и с актерами поговорят, но живого драматурга могут с репетиции собственной пьесы просто выгнать. А часто даже не спрашивают автора, можно ли поставить его пьесу. Можно стать известным и не знать об этом. С другой стороны, хорошие режиссеры могут заметить детали, на которые ты не обращал внимания. Поэтому компромисс возможен, если пьеса от этого только выиграет. В тех же «Долбоебах» Владимир Гориславец (руководитель харьковского театра «Котелок») увидел историю не о дружбе, а о пороке круговой поруки – и это неожиданный для меня ракурс.

При обсуждении твоей пьесы были самые разнообразные реакции…

Ну да, вышел один дедушка и сказал, что мне надо работать над словом, что слабо получается передать сюжет. Ему хотелось красивого, литературного слога. Но в «Долбоёбах» персонажи не могут говорить «о, боже!», «черт побери» или «каналья». У меня в пьесах ненормативная лексика – ситуативная, она оправдана, зависит от людей, от среды обитания персонажа. Хотя, если быть внимательным, можно заметить, что у меня нет мата в ремарках (наверное, потому, что это ремарки?!). Хотя у некоторых авторов, например, у Пряжко, и в ремарках есть мат. Я не пишу что-то низкое или высокое – я пишу то, что мне хочется. Я не пытаюсь ни эпатировать, ни возвеличивать духовность, ни морализировать. «Долбоебы» - это просто история, которую я хотел рассказать. Вообще, я не считаю себя драматургом новой драмы. Это все ярлыки. Да, я участник движенияУкраинской новой драмы, но это своеобразный бренд. Если же походить к этому, как к художественному процессу, я – просто современный автор.

Исчерпаются эти герои когда-нибудь?

Да, безусловно. Это уже закончилось. Это была «Херсонская трилогия», в которую вошли пьесы «Cuntsuffering», «Партия» и «Долбоебы». Пока проект с этими персонажами и событиями, похожими в каком-то смысле, закрыт. Хотя я никогда не говорю «никогда». Я, например, не отрицаю, что, возможно, спустя какое-то время я вернусь к тем же «Долбоёбам», но уже по-другому.

Прозвучало на обсуждение «Долбоебов» обвинение в неправдоподобности. Герои ведут себя нелогично, так не бывает… В том-то и дело, что бывает. И даже круче. Абсурд – не только в моих пьесах, он пронизывает всю нашу жизнь. Кому-то показалось странным, что мои герои, будучи людьми неоднозначными, в конце были вознаграждены судьбой. Это, конечно, не столько реальные случаи, сколько моя симпатия к ним. Что касается фактажа, я, как журналист, привык дотошно проверять информацию. Это относится и к «Долбоебам». Там очень много деталей, которые я скрупулёзно проверял. Это те же камеры, лодочный мотор – я же на самом деле в этом ничего не понимаю. И тюремные сроки (сколько и по какой статье), и даже курс евро в июле 2013-го года, по времени действия в пьесе! Здесь нужна максимальная точность.

Когда ты стал по-настоящему заниматься драматургией?

7 мая 2011 года, в Тбилиси – когда меня отобрали на проект украинско-грузинских драматургов, организованный Британским Советом и RoyalCourt. До этих пор я занимался только вербатимами в Херсонском центре имени Всеволода Мейерхольда. Я считаю, что тогда я был компилятором.

То есть, ты больше не работаешь с вербатимом?

Я с этого начинал, но сегодня я предпочитаю работу над драматическим произведением, авторским текстом. Тем более, что мешает считать это документом? Это наблюдения автора за речью персонажа, окружением, другими фактами жизни. Это художественный документ. А в вербатиме автор как-то теряется.

А кто тебе реально понравился на этом «Лютом/Феврале»?

Я (смеется). Если серьезно, на фоне всех остальных херсонские драматурги неплохо смотрятся. Уже можно говорить о таком явлении, как херсонская драматургическая школа. Само собой, еще работать и работать, но она, действительно, существует и ей есть куда развиваться.

Цепляет тебя события в стране?

Я считаю, сейчас нужно как-то осмыслить происходящее, не гоняться за актуальностью, потому и не хочу писать об этом. Пусть все отстоится, тогда будут выводы. А сейчас есть риск написать пьесу в погоне за актуальностью, но завтра случится что-нибудь еще более грандиозное, и твоя пьеса уже «устареет». И в этом парадокс. За этим интереснее, на мой взгляд, следить на форумах, в социальных сетях и в СМИ – как нам это преподносят, кто как это воспринимает – это уже готовый драматургический продукт. Работы, посвященные Майдану, лишены провокационности. Если писать такую пьесу, хорошо было бы вывести главным героем, например, беркутовца, чтобы события, заложенные в сюжете, воспринимались его глазами. И показать эту пьесу на Майдане. Это был бы замечательный ход. А так это вербатимы, в которых собраны истории, пусть и любопытные, только одной стороны. А где же Партия Регионов, чиновники, титушки? Здесь нет провокации, эмоционального конфликта, который должен возникать у зрителя, что, собственно, и должно делать искусство.

текст: Юлия Манукян, Диана Блбулян